Надежда Васильевна Плевицкая (урождённая Винникова; 17 января 1884, село Винниково, Курский уезд, Курская губерния- 5 октября 1940, Ренн) -русская певица (меццо-сопрано), исполнительница русских народных песен и романсов.
Надежда родилась в селе Винниково. Она с детства помогала своим родителям по хозяйству, как и все деревенские девушки. Она в 13 лет уже ворочала мешки с зерном и готовилась стать завидной работящей невестой. В начальную школу она ходила только из-за того, что настойчиво просила родителей. Они не особо волновались за ее успехи в учебе. Самым главным для них было выгодно отдать Надежду замуж.
В 1897 году умер отец Нади. Девушка с трудом упросила свою мать отдать ее в монастырь. Правда, для того, чтобы стать монахиней, ей нужно было около трех лет быть послушницей. Поначалу Надя не представляла себе другого будущего, кроме как в монастыре. Однако в свои 16 лет ей это все надоело, и она ушла из монастыря.
Мать нашла ее и попыталась выдать замуж, но Надя опять сбежала. Она поехала в Киев и поселилась у родственников. Начала работать в ресторанном хоре Липкиной.
Очень скоро этот хор распался. Руководительницу выкрал перс и на своей яхте увез в Баку, потому хор и распался. Надежда смогла устроиться работать вместе с танцевальной труппой. С этой труппой работал и ставил спектакли Нежинский. Надежда вышла замуж за солиста труппы Эдмунда Плевицкого. Во время гастролей по Украине руководитель труппы забрал все деньги и сбежал. Надежда с мужем поступили в труппу Манкевича. Благодаря этому они попали в Санкт-Петербург, а позже и в Москву. Во время выступления в одном ресторане Надю заметил Леонид Собинов. Он предложил Плевицкой спеть с ним на одной сцене. Успех был грандиозным. Это был 1909 год.
Уже через год Надежду окружали фанаты. Один раз, после выступления в саду Эрмитаж слушатели ринулись на Плевицкую толпой и чуть ее не убили. Чудом певица осталась целой. Надежду любили и ценили при царском дворе. Вокруг ее имени часто возникали сплетни, слухи и споры. Влияние Плевицкой на музыкальную культуру России очень велико. Между тем страна катилась в революции. Плевицкая волей-неволей оказалась в гуще событий. Во время первой мировой войны Плевицкая отправилась на фронт санитаркой. В гражданскую войну она вместе с белой гвардией пошла в Крым. Позже покинула Россию. Однажды генерал Скоблин спас Надежду от расстрела, а уже после этого стал ее вторым мужем.
В декабре 1937 в Париже состоялся громкий судебный процесс. Надежду обвиняли в шпионаже в пользу иностранной державы и в похищении генерала Миллера. Приговор: 20 лет каторжных работ. В тюрьме она впала в полную депрессию. Почти ничего не ела, пыталась что-то написать, временами напевала. Три года тянулась эта борьба с самой собой. В 1940 году Плевицкая попросила, чтобы ей пригласили священника. Она исповедалась. 5 октября того же года Плевицкая Надежда умерла у себя в камере. Причина смерти до сих пор не известна окончательно.
Вот как описывет своё посещениё Коренной пустыни Н. Плевицкая:
«Коренная Пустынь в восемнадцати верстах от нас.
Я же дальше леса Мороскина и Липовца не бывала, а это от нас в одной версте. Понятно, что такое далекое путешествие не дало мне в ту ночь заснуть.
Я просила мать разбудить меня до восхода солнца: ведь на петров день «солнышко играет».
Многие у нас даже видели, как оно разными лентами полыхает и вертится. Игры солнышка хотела я посмотреть.
Мать взбудила меня словами: «Солнышко, Дёжка, восходит!» Скорехонько бросилась я на двор, но как ни присматривалась, а никаких лент не видала, и солнышко не вертелось, а подымалось в покое.
Верно на нынешний петров день оно стало степеннее, чем в прежние годы.
В Коренную порешили идти после обеда, — раньше матери все равно не управиться. Уже носился в воздухе вкусный запах калачей, но до обедни пробовать их не полагалось.
Нынче в церковь все выйдут нарядные: сестры наденут лучшие платья, мы, младшие, будем в розовых, и передники с петушками, брат в малиновой рубахе и в новых сапогах, от которых пахнет дегтем, а отец, как всегда, в свитке, где по солдатской привычке все прилажено складочка к складочке. Отец и в церкви держит шапку по-военному.
К храму тянутся люди длинными яркими лентами. У коновязи стоят повозки, крытые коврами, лошади в богатых сбруях. Это приехали водяновские саяны, что в трех верстах от нашего села. Кто победнее, — те пришли пешими и теперь в сторонке, надевают полусапожки, которые, по бережливости, всю дорогу несли в руках. А бабы водяновские, в шитых золотом понёвах и в кичках, сверкают множеством бус.
В церковной ограде повстречала я Машутку, она сказала мне, что с бабушкой идет в Коренную Пустынь. Значит, идем вместе.
В церкви я стала впереди отца, и ему часто приходилось меня одергивать, чтобы я стояла смирно; а как тут устоишь, когда кругом так много любопытного. На левом клиросе виднеются пышные цветы на шляпках Рышковых барышень, тут же Танечка Морозова в чудном голубом платье, вся в оборках и с турнюром, ну в точь как на картинке, что прилеплена к стенке в горнице Потапа Антоныча. Таких барынь рисовала я на грифельной доске, которую таскала у сестер. Нарисую барыню, а позади непременно собачку.
На правом клиросе сегодня особенно хорошо пел хор, — а в хору Егор, сын дяди Дея, и Васютка Степанов, наши певцы, любимцы всей деревни: у одного альт звонкий и чистый, у другого дискант. А главное, они пели «с понятием». Управлял хором учитель Василий Гаврилович, помахивал рукой, — рука белая, тонкая, не такая корявая, как у моего брата.
Мать говорила, что других дум, кроме молитв, в церкви быть не должно: «Ты, как свеча перед богом, должна в церкви стоять».
Я же сегодня совсем на свечу не похожа, верчусь, па месте не стою, в голове мысли грешные — хорошо бы шляпку такую, как на Рышковой барышне, и платье в оборках, как на Тане Морозовой. Шляпки из лопуха, что мы с Машуткой мастерили, совсем не годны. Хочется вот такую.
А белая рука учителя помахивает, будит во мне честолюбивые замыслы: вот в эту зиму учиться пойду и наверное буду петь па клиросе, голос у меня не хуже, чем у Махорки Костиковой, которую всё село хвалит. А я, не дальше как вчера, в лесу, ее перекричала. Покуда текли мои мысли, отошла обедня. Отец дал мне просфоры, и мы все, после приветствий с родней, тронулись к дому, помолясь по дороге на родных могилках. В избе все было готово, и мать ждала нас разговляться.
Прожили мы в Коренной три дня, и мать решила пойти в город Курск и уже оттуда домой».